Если бы я не был художником, я вряд ли работал бы на почте или на восьмичасовой должности. Думаю, я был бы кидалой. И всю жизнь бегал от ребят из отдела по экономическим преступлениям.

Не то чтобы я жалею, что я не черный. Просто так сложилось — там, где я вырос, была куча черных. Если вы выросли во Франции, вы будете говорить по-французски и любить все французское. А я рос среди черных. Один из моих старших товарищей был похож на Орделла (торговец оружием из фильма «Джеки Браун». — Esquire). Людей он не убивал, конечно, но проворачивал темные делишки.

Я не шляюсь по бильярдным. Не играю в покер. И не хожу на спортивные матчи. Для меня даже по телевизору смотреть спорт — это пытка. Могу сходить на «Доджеров» (главная бейсбольная команда Лос-Анджелеса. — Esquire), потому что игра там менее важна, чем пиво и публика. Чего не могу понять, так это того, что средний американец не может три часа отсидеть в кино, но может четыре часа смотреть идиотский футбольный матч.

У меня есть куча теорий, и одна из них в том, что никто на самом деле не любит спорт. Мужчины просто считают, что они должны его любить, и притворяются. То же самое я думаю про группу The Who. На самом деле никто не любит эту группу. Предполагается, что ее просто необходимо любить, вот все и делают вид. Им страшно признаться, что король — голый.

Кому-нибудь снесут полбашки из винчестера — и меня это ни капли не тронет. Я воспринимаю это как клевый спецэффект. Меня по-настоящему трогают обычные человеческие истории. Кто-нибудь порежется листом бумаги, и меня пробирает, потому что я могу это на себя примерить. А получить в живот очередь из узи — ну как такое на себя примеришь…

У меня нет оружия. И я не против запрета на ношение оружия. Уличное насилие в Америке запредельное. Когда приезжаешь в Европу, кажется, что сбежал от постоянного ощущения опасности. В Европе тоже убивают, но, по сравнению с Америкой, это детский сад. Хотя можно сказать, что запрет на ношение оружия — лицемерная идея. Америку основали люди со стволами в руках, которые просто брали что им понравится. Мы, в общем, нация воинов. Мы легко заводимся, и иногда по делу.

Можете забрать тридцать процентов моей славы, я не обижусь. И на тридцать процентов меньше — уже вполне достаточно. Раньше я мог просто погулять и подумать о своем, теперь это невозможно. Если бы я хотел каждый вечер клеить новую девушку, — дело другое. Но я не хочу. Теперь это очень просто, но мне особо не надо.

Я не ходил в киношколу, я ходил в кино.

Есть две причины, почему я люблю хлопья на завтрак: во-первых, они действительно вкусные, и во-вторых, их действительно просто готовить. Хлопья, как пицца, ты их ешь, пока тебе не станет плохо. И мне всегда нравилось, что производители до сих пор ориентируются на детей. Хлопья выходят из моды быстрее, чем рэпперские кроссовки. Они стоят в супермаркете три месяца, а потом исчезают. И все, только вы их и видели.

У меня отличный большой дом, который позволяет коллекционировать кучу вещей. Последнее время я собираю прокатные копии фильмов. Для ценителя кино собирать видео — все равно что курить травку. Лазерные диски, безусловно, кокаин. А прокатные копии — чистый героин. Когда начинаешь собирать их, ты будто все время под кайфом.

Хотите узнать мою любимую грязную шутку? Черный парень заходит в салон кадиллаков. К нему подходит продавец и спрашивает: «Здравствуйте, сэр. Думаете купить кадиллак?» — «Я собираюсь купить кадиллак, — отвечает тот, — а думаю я о телках».

Не чувствую никакой «белой вины» и не боюсь вляпаться в расовые противоречия. Никогда не беспокоился, что обо мне могут подумать, потому что искренний человек всегда узнает искреннего человека. А люди, которые сами полны ненависти, будут спускать на меня всех собак. Другими словами, если у тебя проблемы с моими фильмами, значит, ты расист. Буквально. Я действительно так думаю.

Страшно люблю жанровое кино, причем все — от спагетти-вестернов до самурайских фильмов.

Я немного горжусь тем, что достиг всего, чего достиг, не получив даже среднего образования. Это производит впечатление на людей. Я так ненавидел школу, что сбежал в девятом классе. Единственное, о чем я жалею, — я думал, этот ужас будет длиться вечно. Не понимал, что в колледже будет по-другому. Сейчас, если бы я все делал заново, я бы окончил школу и пошел в колледж. Уверен, что справился бы.

Я никогда не встречал своего отца и никогда особо не хотел его встретить. Только то, что он переспал с моей матерью, не делает его моим отцом. У него было тридцать лет, чтобы повидать меня, но он вдруг решил это сделать, когда я стал знаменитым. Когда-то, когда я носил его имя, а он не появлялся, я думал: «Что ж, это даже круто. В этом есть стиль». Но эта чертова слава притягивает людей.

Давно я не видел в кино ничего, что могло бы меня испугать. Что меня действительно пугает, так это крысы. У меня настоящая фобия. Кроме шуток.

Когда я работал в видеомагазине, я слышал, как родители ругали детей за то, что те все время брали фильмы, которые они уже видели и любят. Ребенок думает: «Зачем брать неизвестно что? Возьму-ка снова эту кассету». Вот и у меня психология ребенка — мне нравится такой подход.

Я не большой фанат машин. Машина просто возит меня из одного места в другое. Красный Шеви Малибу, который Траволта водил в «Криминальном чтиве», принадлежит мне. Но я держал его на парковке, чтобы пореже с ним сталкиваться. На съемках пытался продать. Он был совсем новый, и все ходили и облизывались. Но всем казалось, что с ним должно быть что-то не то, потому что я не обращал на него никакого внимания.

Между мужчинами и женщинами все время есть напряжение. Я это чувствую. Женщина идет по улице, а я иду сзади, и вдруг появляется это напряжение. Нам просто по пути. А она думает, что я насильник. И я чувствую себя виноватым, хотя ни хрена плохого не сделал.

Если в конце года я могу сказать, что я видел десять по-настоящему — без всяких скидок — хороших фильмов, значит, год удался.

Большие Идеи портят кино. В кино самое главное — сделать хорошее кино. И если в процессе работы тебе в голову придет идея, это отлично. Но это не должна быть Большая Идея, это должна быть маленькая идея, из которой каждый вынесет что-то свое. Я имею в виду, что если ты снимаешь кино о том, что война — это плохо, то зачем тогда вообще делать кино? Если это все, что ты хочешь сказать, — скажи это. Всего два слова: война — это плохо. То есть всего три слова. Хотя два слова будет еще лучше: война — плохо.

Я был жестким парнем до того, как меня признали. Потому что чувствовал, что так же хорош, как и сейчас, но об этом никто не подозревал. В двадцать лет я дальше пригородов Лос-Анджелеса и не выбирался. Да чего там — я снег впервые увидел, только когда поехал на фестиваль в Сандэнс.

Когда «Красота по-американски» получила «Оскара» за лучший фильм, это стало новой эпохой. Фильм про неудачников, крутой фильм, наконец выиграл. До этого всегда было так: было голливудское кино и крутое кино. И всегда, когда доходило до наград, голливудское выигрывало. Лучший фильм, лучший режиссер. Ну а крутое всегда получало приз за сценарий. Это был утешительный приз за крутизну.

Когда обо мне стали писать, я узнал столько всего удивительного. Оказывается, я до смешного нелеп: слишком быстро говорю, слишком размахиваю руками. Так что теперь я думаю: «Ох, может, не стоит так быстро говорить?» или «Может, не стоит теребить волосы?» Я совершенно помешанный.